Человек-солнце в моей суматошной сказке
Обновлено: 18.09.2024
ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.
— Знаешь, почему мусуби[1] всегда такие вкусные? Потому что их лепят руками, — говорила она.
Мне тоже иногда казалось, что есть руками гораздо вкуснее, но я ни разу не рискнула попробовать, опасаясь, что, если нищенка высшего разряда в моём лице станет неумело копировать матушкины жесты, она неизбежно разоблачит свою подлинную сущность и предстанет в глазах окружающих самой примитивной побирушкой.
Даже мой братец Наодзи считает матушку недостижимым идеалом, а я так просто прихожу в отчаяние от собственной неловкости, когда пытаюсь ей подражать. Однажды — была прекрасная лунная осенняя ночь — мы сидели вдвоём с матушкой в беседке у пруда во внутреннем дворике нашего дома на Нисикатамати и любовались луной, со смехом обсуждая, чем приданое лисицы отличалось от приданого мыши,[2] как вдруг матушка поднялась и скрылась в зарослях окружавших беседку кустов хаги. Спустя некоторое время среди белых цветов показалось её лицо, рядом с которым даже красота цветов как-то потускнела; тихонько посмеиваясь, она спросила:
— Кадзуко, угадай, что я сейчас делаю?
Она засмеялась громче:
— Нет, я делаю пи-пи!
Я удивилась тому, что она и не подумала присесть, но всем сердцем ощутила её удивительное обаяние, копировать которое было, увы, совершенно бессмысленно.
Боюсь, что ухожу слишком далеко в сторону от сегодняшнего супа, но совсем недавно я где-то прочитала о том, что в эпоху короля Людовика знатные дамы совершенно спокойно справляли нужду в дворцовом саду или в уголке коридора, такая непринуждённость показалась мне очаровательной, я ещё подумала тогда, уж не является ли наша матушка последней из этих знатных дам?
Итак, утром матушка, бесшумно втянув в себя ложку супа, вдруг слабо вскрикивает, когда же я спрашиваю, не попал ли ей волосок, отвечает, что нет.
— Наверное, я пересолила…
Сегодня утром я сварила суп из американского консервированного зелёного горошка, на днях полученного по карточкам. Я протёрла его и сделала что-то вроде супа-пюре, а поскольку никогда не была уверена в своих кулинарных способностях, то продолжала волноваться и после того, как матушка сказала, что с супом всё в порядке.
— Нет, очень вкусно, — серьёзно сказала матушка, и, доев суп, взяла рукой мусуби, и принялась его есть.
У меня с самого детства по утрам не бывает аппетита, обычно я начинаю испытывать голод только после десяти часов, и тот день не был исключением: хотя суп мне и удалось одолеть, сам процесс поглощения пищи казался выполнением какой-то утомительной обязанности: положив себе на тарелку рисовый колобок мусуби, я воткнула в него палочки и принялась лениво расковыривать, потом, подхватив палочками маленький кусочек, поднесла его ко рту под прямым углом точно так же, как матушка подносила ложку, когда ела суп, и, пропихивая в рот, как будто кормила птичку, стала вяло жевать, а матушка тем временем уже закончила завтракать, легко поднялась и, встав спиной к освещённой утренним солнцем стене, некоторое время молча наблюдала за мной, потом сказала:
— Это никуда не годится, Кадзуко. Завтрак надо есть с удовольствием, даже с большим, чем обед или ужин.
— А вы, маменька, всегда завтракаете с удовольствием?
— Ну, я-то ведь здорова.
— Но я-то тоже не больна.
— Нет, нет, так нельзя, — и, печально улыбнувшись, матушка покачала головой.
Пять лет назад мне пришлось провести некоторое время в постели, якобы у меня что-то приключилось с лёгкими, но я-то знаю, что вся моя болезнь была просто капризом. А вот состояние матушки в последнее время действительно внушало тревогу, и у меня постоянно болело за неё сердце. Однако она беспокоилась только обо мне.
— Ах! — вырвалось на этот раз у меня.
— Что такое? — теперь была матушкина очередь пугаться.
Мы переглянулись и в этот момент ощутили, что прекрасно понимаем друг друга, я засмеялась, а матушка ответила мне ласковой улыбкой.
Когда я вдруг подумаю о чём-то неприятном, у меня из груди всегда вырывается то ли вздох, то ли короткий стон. Так случилось со мной и теперь, когда мне внезапно с необыкновенной, мучительной яркостью вспомнились события шестилетней давности, связанные с моим разводом. Но почему вскрикнула матушка? Ведь в её прошлом не было ничего столь же постыдного? Или всё же было?
«Даже в прекраснейших своих грезах человек не
может вообразить ничего прекраснее природы».
А. Ламартин
Студенческие годы. Золотое время. Дагестанский Государственный Университет. Биологический факультет. С радостью осознаю, что выбор правильный: здесь все то, что я так люблю. А полевая практика — просто мечта. Удивительная и уникальная природа Дагестана. Удивительные и замечательные преподаватели: Петр Леонтьевич Львов, Борис Дмитриевич Алексеев, Анна Федоровна Багдасарова, Светлана Ивановна Бумагина, Юно Иосифович Мататов, Саид Юнусович Ибрагимов и многие другие — строгие и не очень, великодушные и азартные, любящие свое дело и сумевшие увлечь и научить.
Поездки, путешествия, приключения. Так много захватывающего, завораживающего и интересного. Бархан Сарыкум с притворщицами ящерицами-круглоголовками, ущелье ИстисУ-какА с редкими цветами — желтыми эремурусами, Аграханский залив с пеликанами и лебедями, Терменлик с буково-грабовыми лесами, орхидеями и бесконечными молочными полями нивяника, субальпийские луга с анемонами и лилиями…
Примечание:
ИстисУ-какА; (ударение в обоих словах на последнем слоге). КакА переводится как ущелье, а ИстисУ — горячая вода (в ущелье — сероводородные источники). Эремурусы — красиво цветущие травянистые растения этого ущелья — эндемики (ограниченные в своем распространении относительно небольшой областью, встречающиеся только в определенной географической местности).
Восхождение на Мадыгинтау
Памяти Б.Д. Алексеева
Иду по полю, вспаханному летом,
Засеянному известковым щебнем.
Земля скудна, гофрирована ветром,
Хребет стволы топорщит частым гребнем.
Вершины обещают изобилье
Ковров цветочных субальпийской толщи,
Но ищет взор, блуждая от бессилья,
Дрожащие осиновые рощи.
Я пробираюсь в зарослях туманных,
В их лабиринтах, паутиново-блестящих,
Я выхожу к форелево-хрустальной
Реке, змеей холодною скользящей.
Спешу по камням — илистым и шатким —
Вверх по теченью, в гору, выше, дальше!
Меня пугает глубина распадка,
Безвременья темнеющего фальшью.
Я скоро выберусь из сырости хвощовой,
Я скоро выйду к крутогорному маршруту.
И восхожденье уж не кажется бредовой
Идеей, вызвавшей в душе упрямой смуту.
Еще короче стали отдыха минуты,
Еще длиннее длинные отроги,
Усталости обрушившейся путы
Коварной сетью оплетают ноги.
И вот, дойдя до россыпи цветочной
Лилейно-анемоновой метели,
Я понимаю, нет, я знаю точно —
Здесь поселиться б ангелы хотели!
Незабываемо… Это сейчас все доступно и возможно: видеокамеры, цифровые фотоаппараты, компьютерный монтаж… А тогда — маленький фотоаппаратик «Весна», веселые молодые лица на черно-белых фотографиях и мир природы, поглощающий и потрясающий.
А на пятом курсе неожиданная конференция в Сухуме, в Абхазском Государственном Университете. Конец апреля. Не в определителе, а вокруг — чудеса ботаники, умопомрачительные ароматы. Гостеприимные люди. Необыкновенная природа этого замечательного уголка страны пленяет на всю жизнь. С досадой думаю: " И почему я не родилась здесь?!"
Абхазия незнакомая…
Абхазия, ставшая близкой.
Абхазия, в солнце утопленная,
В тумане утреннем низком.
Уютная и игрушечная,
Свободная и великая.
Абхазия - непослушная,
Абхазия - многоликая.
Как хорошо мне на улицах
Твоих до боли знакомых.
Я становлюсь твоей узницей
В сквозных эвкалиптовых кронах.
Брожу очарованной странницей…
Мне край этот снится ночами.
Здесь сумерки освещаются
Магнолиевыми свечами.
Я мандариновых зарослей
Воздух жадно глотаю,
Словно крестьянка радуюсь
Оранжевому урожаю.
Я в водопадах глициний
Окон вижу пороги
И лепестков их длинный
Шлейф на булыжной дороге.
Колышутся пальм опахала,
Турки в кофейнях блестят,
И ветер струит по кварталам
Терпкий морской аромат.
Пятнистых платанов аллеи,
Прозрачных волн бирюза,
В кувшинках скрытые феи,
Тропической силы гроза,
Величие стрел кипарисов,
Их молчаливый дозор,
И обезьянки-актрисы,
И гор притягательный взор…
А утром в тумановой гуще
Сухум, безмолвный и сонный,
И в мороси звёздочки плюща,
Павлинов внезапных клаксоны…
Радость счастливых мгновений
Память хранит и поныне …
- Мне хачапури, пожалуйста,
И эликсир… из глициний.
«Детское живет в человеке до седых волос» (А. Грин)
Когда оно появилось, это острое ощущение природной красоты?
Давно. В детстве. Детский сад «Гнездышко». Само название — уже природа. Во дворе садика — бассейн, рядом — ива. Ее ветви в солнечных ореолах сережек тонут в черной загадочной воде. А в ней — черепаха. Или я ее выдумала? Но что-то настойчиво внутри твердит: была.
Прогулки по окрестностям… Детвору терпеливые воспитатели выводят погулять, построив парами, длинной многоногой «гусеницей». Лужайка. Трава такого оттенка, что цвет ее повторить может только карандаш из коробки «Искусство», — той самой, с серыми штрихами, — ярко травяной и самый востребованный на занятиях по рисованию. В траве — мелкие, едва заметные, голубые цветочки, самые ранние. Это потом я узнаю — вероника. Неподалеку — клюющее чудовище — нефтекачка: вверх-вниз, вверх-вниз… Божьи коровки то суматошно бегают, то затихают на солнце. Потом, уже дома, перед сном вспоминаешь все это в подробностях. И страшно любишь все это.
Опять детский сад. Апрель. Открыта балконная дверь и через нее видны розовые, изумительно нежные цветки персика, которые непременно хочется понюхать. А над дверью — гнездо ласточек. Очень-очень близко. Шершавое, беспокойное. И ласточка… Боже, мой! Какое счастье…
Летом два раза в неделю детсадовские шефы возят малышню на загородный пляж. Море, сверкающий на солнце песок и всюду — жизнь: бегающие уховертки, хохочущие чайки, взбудораженные прибоем рачки…
…Тополей листву колышет
Легкий с моря ветерок,
И волна смывает лихо
Отпечатки быстрых ног.
Красота, раздолье, свежесть!
Что теперь нам жар лучей?
Лишь загара неизбежность
Да бессонница ночей…
А еще как-то однажды: горы, ветер свистит в ушах, бежишь быстрее ветра и своих друзей-подружек, а из-под ног фейерверком кузнечики. И запах особенный. Это потом я узнаю, что пахло чабрецом и полынью, когда привезу веточки домой деду.
Дед — агроном. Все расскажет и разложит по полочкам — кто есть кто. Утром в слезах: «Дедушка, почему виноград вырубаешь?» В ответ страшное незнакомое слово — «филлоксера».
Дед Терентий. Десять лет лагерей. За что? Должен был зарезать колхозных коров, чтобы не достались немцам, а он раздал их односельчанам. И скотину жалко, и людям хотелось помочь… Вот так.Дед без устали объясняет: «Это — подвой, это — привой». Удивительно! В саду на абрикосе висят сливы. Розовый куст, как в сказке — цветки белые и красные.
— А в этом горшочке скоро появится черный гладиолус.
— Не верю!
— Не верь. Скоро сама увидишь.
Увидела… «Полна чудес могучая природа!»
Отец. Заядлый охотник. Но его трофеи не радуют. Плачу над куличками и лысухами. Отец: «Так устроена жизнь».
Вечером он красиво — длинно и остро — заточит все те же заветные карандаши «Искусство», лежащие в коробке в два «этажа», и покажет, как рисовать речку, лес и берега.
Памяти отца
За темный бор, уснувший за рекою,
Скатилось солнце жгучее с небес.
Таинственной вишневой немотою
Во мгле зажегся сумеречный лес.
Село стихало, в отдых погружаясь.
Бренчал уныло в зарослях сверчок.
Как призрак-цеппелин, луна, всплывая,
Припудривала облаками бок.
Клонил рогоз велюровые свечи,
Осок шептались тонкие листы,
Стонала выпь загадочно, и вечер
Тянул тумана млечные плоты.
Залаяла собака и замолкла,
Зигзагом мышь мелькнула над водой,
И тишины вечерней поволока
Пахнула приторно цветущей резедой.
Царица Ночь на трон свой величаво
Взошла и объявила темноту.
Лишь неба звездного мерцало покрывало,
И ангелы светились на лету.
Рисунок я помню до сих пор.
Тихий час в детском саду. Все спят. А я сквозь прищуренные ресницы смотрю на окно. За ним под майским теплым неистовым ливнем ломятся ветки тополя с полупрозрачными клейкими листочками. И такой запах струится в огромную форточку, что хочется плакать от радости.
Прогулка в лесопарк. В нем как в настоящем лесу. Так мне кажется. В настоящем я еще не была.
Памяти воспитателей
Вот где-то здесь кипрейная поляна
Горела фиолетовым огнем.
И травы молодые пахли пряно
В далеком детстве солнечном моем.
Здесь в этом парке, старом и тенистом,
В семье высоких белых тополей
Среди ветвей раскидисто-лучистых
Чеканил свои трели соловей.
Здесь божии коровки, словно брошки,
На платье луга ярко расцвели.
И пристально следили, щурясь, кошки,
Как в кронах горлинки воркуют до зари.
Здесь ручеек таинственною змейкой
Струился среди пней и ежевик.
Дрожали сети паутины клейкой,
И соек раздавался нервный крик.
И было важно, сколько лет отмерит
Кукушка мне, а в утренней росе
Среди цветов быстрее кто заметит
Лягушку в своей сказочной красе.
Эх, вот бы потеряться в травах лета,
И чтоб тебя родные не нашли,
И в лодочке из сложенной газеты
Уплыть в свои заветные миры!
Командировка отца в Москву. Подарок дочке — большая красная коробка с изображением оскалившегося тигра и надписью «Охота». Настольная игра. Зачеркиваю название и пишу свое — «Путешествия». И вот они — материки и океаны, животные и растения. А на этажерке — двадцать томов «Библиотеки приключений». Конечно же, самые любимые — Майн Рид, Фенимор Купер, Даниэль Дефо… Вот это жизнь! Увлечение не одного поколения школьников. А потом поход с отцом в кинотеатр. «Снега Килиманджаро». Ярким пятном в памяти картины африканской природы. А вот про любовь не помню.
Я никогда там не была -
Наверно, и не буду,
Не встречу я в саванне льва
И не помчусь за куду.
Жирафа эйфелевых ног
Я тоже не увижу,
Гиен противный хохоток
В ночи я не услышу.
Лишь стоит мне глаза закрыть -
В лендровере я еду,
Но не мечтаю подстрелить
Кого-нибудь к обеду.
Я видеть их живых хочу -
Для счастья много ль надо?
Бежит, летит - спешит к ручью
Звериная армада!
Акаций зонтичных каскад,
Снега Килиманджаро,
И полосатых зебр наряд,
И марево от жара.
Косматый неудачник гну
На завтрак крокодилу,
Шаги сутулых марабу
По илистому Нилу.
Лемурьих глазок дивный круг
С холмов Мадагаскара,
И ливень, что спасает вдруг
От засухи кошмара…
Пятнистый сфинкс, а рядом с ним -
Джордж Адамсон и Джой,
И Эльса - королева львиц
Семьи своей большой.
Параграфы фламинго шей,
И бегемотов пасти,
Слонов ушастых малыши
И африканцев страсти…
Все это близко до того,
Что кожа черной стала:
Не отличить от тех - ого! -
С кем я живу в бунгало.
Ах, материк мечты моей, -
Cтраницею из детства
Из книжки «Э. Хемингуэй . »,
Доставшейся в наследство…
В классе на стене — календарь фенолога. Нужно вовремя сделать записи, ведь так быстро все меняется.
Это - запах детства: летний запах моря,
Запах зимней свежести и гремящих гроз,
Что весною трепетной ветрам буйным вторят
И слезами множатся виноградных лоз.
Это - запах леса, мудрый и безмолвный,
Утренним курлыканьем горлинки прошит,
Это - запах неба ясного бездонного,
Под которым нежится восковой самшит.
Это - запах воли, степью разносящийся,
Разнотравья жаркого, шёлковых песков,
Это - запах Вечности, звёздами струящейся,
И манящий тайнами снежных облаков.
Это - запах осени: дым костров и пашни,
Сырости промозглой, спеющей айвы…
Это было счастье - счастье дней вчерашних,
И осталось памятью прожитой поры.
Пятый класс. Урок ботаники. Учительница Евдокия Григорьевна Вегерина держит в руках растение (такое я видела на улице по дороге в школу). Показывает указкой: корень, стебель, лист…
Вечером собирается соседская детвора. Несут скамейки, тетради и ручки. Диктую: «Пишите — корень, стебель, лист…» Весело жили, дружно, искренне… Сейчас этого не увидишь. Другая жизнь, другие интересы.
Наверное, это у меня от мамы — учительницы начальных классов. В 1952 году она приехала в Дагестан из украинского городка Петровское (в обиходе тех мест — Петровеньки) Луганской области, где жила со своим отцом, моим дедушкой Филиппом. Уже возвратившись с войны, она закончила Луганский учительский институт. Учебу в Киевском Университете прервало лето 1941 года. Мама, окончив курсы медсестер, добровольно ушла на фронт. А там, на войне:
… Блестели кувшинки на озере пышно,
И зуммер, как колокол, ночь разрезал…
Когда и как она могла заметить блестящие листья кувшинок.
Лето. Едем с мамой к дедушке Филиппу в Петровеньки. Поездом до Ростова, от Ростова — автобусом до Красного Луча. Еще одна пересадка и — Петровское. Разбросала жизнь людей… По дороге за окнами мелькают изумительные пейзажи: леса, поля, балки, речки… Хочется, чтобы автобус сломался и пассажиров выпустили на волю.
Недавно зашла на сайт «Солнечный ветер». Читаю статью Паломы «Запомни шум берез…». И вдруг пронизывает чужое детство, но такое знакомое и яркое, как будто мое, в этих острых мгновениях:
… Вот в пшенице златогривой
Васильков глазенки ярки…
Мечты сбываются: автобус ломается, и я уже бегу по желтому полю, а из травы выпархивают испуганные жаворонки…
Дороги детства
Памяти мамы и деда
Поезд мчал меня далече,
За окном мелькали лица,
Полустанки, степи, речки,
Города, дворы, станицы,
Гуси чьи-то и овечки,
Огороды, сенокосы…
Догонял мой поезд вечер,
Утром окропляли росы.
Я приехала куда-то,
Шла за мамой полем, лугом.
И цветы в лучах заката
Окружали росным кругом.
А потом автобус резвый,
Полосатый, говорливый,
Мчал узлы на рваных креслах
Мимо леса, мимо нивы.
Слева - хутор сиротливый,
Прямо - шахты, справа - балки.
Вот в пшенице златогривой-
Васильков глазенки ярки.
Мы приехали под вечер
В городок ли, в городишко,
В нем дельфиниумов свечи
Во дворах синели пышно,
И венцы тигровых лилий
Ярко солнцами горели,
А за домом тети Мили
Задушевно песни пели.
Я лечу как ветер в гости
По крапивной по тропинке
Вдоль оврага через мостик
За забор, где сохнут крынки,
По дорожкам деревянным
В сад картофельно-вишневый
К дому в сумерках багряных
Я несусь, а в ульях пчелы
Уж затихли и заснули,
И левкои пахнут душно.
Я уже быстрее пули,
И скрипят дорожки дружно.
Где ты, мой усатый дед?
Где ты, добрый мой дружок?
Сколько зим и сколько лет?
Ты испек мне пирожок?
Ты набрал малины в банку?
Соты сладкие припас?
Твоя внучка спозаранку
Завтра съест все, а сейчас
Обниму тебя я крепко-
Ты усами не коли!
Что расскажешь ты мне, дедка?
Где воркуют сизари,
Для чего репей топорщит
Свои цепкие антенны,
Жуткий филин как хохочет,
Как с тобой побелим стены.
Лопушком меня зовешь ты.
В лопухах брожу с утра.
Разболелась от заботы
В русых кудрях голова:
Вот найти бы под дубами
Желудевые запасы,
Съесть окрошку с огурцами
Из пузырчатого кваса.
Что назавтра? «Завтра плавать
В водах става, если хочешь.
А не хочешь, то, пожалуй,
Просидим с тобой до ночи.
Ты расскажешь деду, внучка,
Как там в вашем далеке
Без меня живете скучно
И печалитесь по мне».
Тянет свежестью из леса,
Ночь ступила на порог.
И на самом интересном
Завершает дед урок.
И сидим мы на крыльце,
Месяц выгнулся дугой,
Сон блуждает на лице…
-Спать идем?
-Ага…
-Отбой!
Вот оно, детство, такое далекое и такое близкое. И огромная страна с ее дорогами и судьбами. С годами становишься внимательнее ко всему, что окружает — к земле, природе, к людям, особенно к детям. Мне кажется, что сейчас в силу разных обстоятельств дети так не чувствуют природы, как я и мои сверстники, тогда, в своих зимах и веснах, не видят ее, не знают.
На экскурсии со своими пятиклассниками останавливаюсь у старых тополей в том самом парке. На каждом ножом вырезаны глупые корявые надписи. Читаю стихи, очень хочется, чтобы поняли, чтобы прочувствовали:
От корней до верхушки — сотня лет.
От корней до верхушки — монолит.
Понарезали глупостей на стволе,
Оттого и сердце мое болит.
Ноги крепко связаны у него.
Убежать хотело, да не смогло.
Убежать от жестокости, а куда?
Ведь жестоких много, а оно — одно.
Затянулись раны, и утихла боль,
Лишь остались шрамы и — навсегда.
Но не мстит, а скромно так свою роль
Исполняет вечную все года.
Потому и дышится нам легко.
Оттого и тянет нас снова в лес.
Обнимаю ствол его и смотрю,
Запрокинув голову, в синь небес.
И я чувствую, как струится сок
По артериям у него внутри.
Постучу легонько по стволу рукой:
«Я пришла, дружище, к тебе, отвори!»
Слушают сосредоточенно, серьезно… Детство. Основа.
Еще все только начинается. Еще все возможно. Еще не очерствели души.
Какою исцеляющею силой
Природы обладает волшебство.
Но, потерявшись в суетных стремнинах,
Мы забываем близкое родство
Вот с этой степью сизою туманной,
С костром далеким, машущим крылом,
Не ценим миг, не думаем о главном,
Что только раз мы на земле живем.
Недавно попалась на глаза заметка Василия Пескова «Чувство природы»:
«… Чувство природы врожденное. И есть оно у каждого человека. Но чувство спит. Кто разбудит его в раннем детстве? Сможет ли это сделать школьный учебник? Вряд ли. Но может это сделать умный чуткий учитель. И этим учителем неожиданно может стать кто угодно — отец, мать, (у Горького — бабушка), сельский пастух, охотник, всякий, кто сам был кем-то разбужен…»
Стихи - Чайка над летним городом
Солнце расплавилось каплями жаркими,
Вязнет в размякшем асфальте каблук.
Пух одуванчиков липнет припарками
К толпам прохожих, снующих вокруг.
Пробки авто, в нетерпеньи гудящие;
Зной душных улиц - страшнее, чем ад.
Зря, через силу, торговки кричащие:
Лишь газировка и тень - нарасхват.
Вдруг, бытие уронив вверх тормашками,
В небе, забытою кем-то мечтой,
Над площадями, над многоэтажками -
Чайка, отчётливой белой чертой!
. Что тебе нужно над шумной Одессою?
Стоило ль, стаю.
Стихи - Суматошный день
Встал, не дождавшись серого рассвета,
В мозгу свербит упертая мигрень.
Ход набирает старая планета,
Сегодня выпал суматошный день.
Костюм готов, наглажена сорочка,
На шею узел шелковым бантом.
Отмечу галкой поручений строчки
И в дождь нырну, спасаясь под зонтом.
Сначала в ЗАГС за справкой торопиться,
Затем меню в столовой утвердить.
Заказан транспорт, начинаю злиться,
А мне успеть вина еще купить.
Слегка устал, но сделал что возможно.
Родных, подруг, знакомых известил.
День.
Стихи - Ты уехал - и я заболела
Растворился на шумном перроне
Мой никем незамеченный след.
Ты в экспрессе,ты в третьем вагоне.А меня больше нет,просто нет.
Ты уехал - и я заболела
Безрассудной тоской по тебе.
Гаснет жизнь отрешённого тела
В суматошной безликой толпе.
Ты уехал. Ты был или не был?
Не молчи!Дай безумной ответ!
Есть ли свет надо мной?Есть ли небо?
Есть ли я у тебя?Или нет.
Стихи - Лишь только ночь откроет к звездам дверь
Лишь только ночь откроет к звездам дверь
И суматошный день неспешно тает.
Моей мечты, как дуновенье, тень
Войдет частичкой невесомой рая.
И с легкостью прозрачной чистоты
По облакам, как будто по ступеням,
Ко мне в объятья тонкие твои черты
Знакомое, желанное виденье.
Я ощущаю бархат нежных рук
И свежесть губ, их хмель прикосновений,
И голоса неповторимый звук-
Глаза твои - безумие творенья.
Но только первый луч в заре блеснет
Ты улетаешь в небо быстрой птицей
Мне белый день.
Стихи - Воспоминание
А помнишь ли декабрь прошлый.
Поездку нашу. Снежный Львов.
Вокзал немного суматошный
И бой на ратуше часов.
Нас город встретил белой сказкой,
Три дня весёлых подарив,
Согрел теплом своим и лаской,
Объятья древние открыв.
Я помню всё, и не забуду
Тех дней чудесных никогда.
Любить тебя всегда я буду,
Моя ты яркая звезда.
Тарас Тимошенко
09.12.2018
Стихи - Безумство это беспредел
Ну сколько может продолжаться.
Ведь должен быть всему предел
Пора пришла ума набраться
Безумство - это беспредел
Ведь в нашей жизни суматошной
Раскроешь рот, пиши пропал
Мозги они хоть и с горошек
У них ведь есть потенциал
Так гни извилины прямые
Грызи учения гранит
Нет время в жизни ошибаться
Пока совсем ты не привык
Быть бестолковым как мартышка
Решенье нужно принимать
А не скакать туда, обратно,
Что жизнь не просто так просрать
Я дружу с ней уже 18 лет. Познакомились мы, когда родители отправили нас в наш первый самостоятельный поход на майские праздники с турфирмой, где мы впоследствии даже работали, когда выросли, и учили таких же детей, какими некогда были сами, всяким туристическим премудростям.
Потом, в студенческие годы, мы «исследовали» с ней необычные рестораны и кафе по всей Москве, о которых мало кто знал.
Мы не раз отправлялись с ней в совместные приключения. Не просто поездки или походы, а именно приключения, которые становились такими с самого начала, то есть когда мы встречались и куда-то вместе отправлялись
Она приезжала в Святополе, когда здесь стояла всего лишь одна палатка, где мы спали вместе с Квасом и Тортиной. Тогда они были еще игривыми малышами, а не грозным охранным псом и высокомерной кошачьей королевой, держащей в страхе местных котов.
Она застала времена, когда Сметанка бегала в упряжке (и даже каталась на этой упряжке!).
И испытала на собственной шкуре все развлечения Святополя, в том числе и те, от которых мы по разным причинам сейчас отказались.
А сегодня она привезла к нам в гости своих родителей (вы же помните, что Святополе становится все более «семейным»?). И я наконец с ними познакомилась, а они со мной. Я думала об этой встрече еще с тех самых пор, когда мы учились в университетах, ведь уже тогда у нас был приличный «срок отношений», и, по моим представлениям, пора было знакомиться с родителями. Но все как-то не складывалось.
А тут они доехали до нас на велосипедах, преодолев 50км - и это только в одну сторону! Я восхищаюсь ими.
Они заглянули буквально на пару часов, но успели познакомиться не только со мной, но и с моей мамой, которая как раз гостила у нас, послушали краткую историю Святополя, немного покатались на велосипедах с нашими собаками и уехали, пообещав вернуться.
Так в мою суматошную и местами весьма своеобразную сказку ворвался сегодня человек-солнце, человек-праздник, осветил все вокруг своим светом, подарил тепло, придал сил - и упорхнул обратно в свою.
Но мы с ней еще обязательно вместе почудим!
Подписывайтесь на наш канал , чтобы узнавать еще больше историй о жизни с животными в лесу! И, конечно, приезжайте в гости !
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Алюминиевое солнце читать онлайн бесплатно
Алюминиевое солнце - читать бесплатно полную книгу , автор Евгений Носов Перейти на страницу:Носов Евгений Валентинович
Миновав городок Обапол, а за ним - три полевых угора с лесными распадками да перейдя речку Егозку, аккурат выбредешь на хуторской посад из дюжины домов, где и спросить Кольшу - тамошнего любознатца. А то и спрашивать не надо: изба его сразу под тремя самодельными ветряками, которые лопоухо мельтешат и повиливают хвостами в угоду полевым ветрам. Глядя на эти мельницы, невольно думаешь, что если побольше наставить таких пропеллеров, то в напористый ветер они так взревут, что отделят избу от хуторского бугра и вознесут ее над Заегозьем.
И еще примета: вокруг слухового окошка блескучей серебрянкой намалевано солнце, испускающее в разные стороны лентовидные лучи. На утренней заре, когда Посад освещен с заречной стороны, серебрянковое солнце на Кольшиной избе сияет с особым старанием, будто и впрямь ночевало в этом веселом доме.
Но и без уличных примет Кольшу легко признать в лесу ли, на степной ли дороге, поскольку это единственная в округе душа на деревянной ноге. Тем паче нога не простая, а со счетным устройством: потикивая, сама сосчитывает шаги.
Потерял он ногу вовсе не на войне, как привычно думается при виде хромого человека, а из-за своей несколько смещенной натуры. Хотя он и родился крестьянским сыном, но сам крестьянином не стал: еще в малые годы грезил дальними странствиями и, едва встав на ноги, завербовался в неближний отсюда "Ветлугасплавлес" подручным плотогона. Душа ликовала: лес стеной, смолой пахнет, филины ухают. Сперва ходили поблизости, а потом все дальше и дальше и вот уж на Волгу стали заглядывать. На четвертом сплавном сезоне перед Козьмодемьянском ветреной ночью дровяные связки сели на мель, и лопнувшим буксирным тросом Кольше напрочь оттяпало ступню. Полгода пролежал в Чебоксарах, что-то долбили, подпиливали и допилились до самого колена. Вернулся домой на костылях, с полотняной котомкой за плечами, в которой вместе с дорожным обиходом хранилось главное богатство и услада - лоцманские карты речных участков от Вохмы до Астрахани.
Зиму отбыл в нахлебниках, а со следующего сентября напросился в местную семилетку в Верхних Кутырках. Рассказывал детишкам об устройстве Земли - про леса и воды, почему бывает снег, почему - лед. Кое-что сам повидал, кой о чем начитался в больницах. Школьное дело пошло душевно, вроде как снова поплыл на плоту, воскрешая в памяти извивы и повороты минувшего, а когда приобрел фабричный протез, позволявший носить нормальную обувь и отглаженные штаны, то и вовсе воспрял духом, возомнил себя полноправным педагогом и даже женился по обоюдному согласию на милой хуторской девушке Кате.
Однако жизнь неожиданно дала "право руля" и еще раз, как тогда под Козьмодемьянском, села на мель. Из школы его вскоре попросили, поскольку не имел свидетельства об образовании, а те лоцманские карты, которые разворачивал перед аттестационной комиссией в доказательство своей причастности к преподаваемому предмету, к нерукотворному устройству Земли, лишь вызвали недоуменные перегляды и шепоток за столом. В довершение он не совсем удачно, весьма по-своему ответил на некоторые дополнительные вопросы по конституционным основам и - что окончательно пресекло его учительскую карьеру - не назвал фамилии тогдашнего министра просвещения. Лоцманские карты у него тогда же отобрали как документы, не подлежащие никакой огласке, и Кольшу (тогда еще по-школьному: Николай Константинович) без цветов и даже без расхожего "спасибо", а, напротив, с молчаливой отстраненностью, как инфекционного больного, выпроводили в пожизненные колхозные сторожа.
Фабричный протез, в котором он начал было так счастливо учительствовать, не за долгим изломался вконец, его надо было куда-то везти на починку, но замешкался, а там и пообвыкся, тем паче в классы больше не ходить и брюки не гладить, и он окончательно опростился, отпустил душу, куда она просилась, да и пророс родным березовым обножьем, которое потом ни разу не подвело - ни в стынь, ни в хмарь, до самой старости одного хватило.
- Я чего? Я не заскучаю. - повинно отводил глаза Кольша. - Глядеть бы, народ не заскучал. Страшна не та вода, что бежит, а та, что копится скукой.
Дети, даже повзрослев, продолжали почтительно здороваться с ним, а иногда, особенно в теплые весенние вечера, собирались напротив его избы и допоздна сидели на просохшем речном обрыве.
Взрослые усмешливо оживлялись:
- Кольша? Ну как же, знаем, знаем такого.
Счетное устройство на Кольшиной ноге появилось при следующих обстоятельствах.
Еще по расторопным годам, навестив Обапол, Кольша приметил в спортивном магазине некий прибор со спичечный коробок под названием "шагомер". Тяготеющий к науке и распознанию ее тайн, Кольша истово загорелся приобрести этот портативный измеритель пространств, страдающих пересеченностью. Дрожащими пальцами ("хватит - не хватит?") он выложил на прилавок всю наличность, прибавил сверху помятый троячок из заначки, и все же средств на покупку недостало. Горестное это обстоятельство повергло Кольшу в уныние: продать с себя ничего не нашлось, кроме захватанной балбески, которую и за так вряд ли кто приобрел бы. И тогда, взяв с продавщицы слово, что никому другому не продаст, Кольша на первопопавшейся попутке рванул на хутор, одолжил недостающую сумму и успел-таки тютелька в тютельку.
Обратно шел, счастливо расслабясь и добро заглядывая в глаза встречных обаполчан. Он нес "шагомер" в бережно сложенной ладони, будто изловленную птаху, время от времени прикладывал коробок к уху и с замиранием вслушиваясь, как там, внутри, что-то размеренно жило и повстикивало.
Как ни торопился, домой он доехал уже при звездах на этапном комбайне, да и тот свернул в сторону еще до Егозки. Голодный, ужинать, однако, не стал, а тут же распеленал культю и на деревянной голени складным ножом принялся углублять нишку.
Катерина потом припоминала с добродушной ехидцей:
- Вижу, в ноге ковыряется, стружки летят. Может, думаю, затеял починку с дороги. Он частенько так вот возится. Ну, я без внимания, да и время позднее, пора ложиться. Просыпаюсь ночью, а мужика нет. Свет на кухне горит, на столе инструменты раскиданы, снятые брюки на табуретке лежат, а самого нету. Тут, конечно, не улежишь. В чем была, в долгой рубахе, босая, вышла на крыльцо. Подождала сколько-то - нету и нету. За то время мерклая луна обежала четверть двора: где было светло, там стемнелось, а где хоть глаз коли, там опять облунилось. А тут еще поперек двора тряпье на веревке развешано. Спросонья сразу и не разобрать всю эту лунную рябь. Вот вижу, за тряпьем ноги замелькали. Одна - с прискоком, другая - с притопом: он, Кольша! Проскондыбал до огородной вереи, постоял, согнутый в поясе, а потом - вдоль заплота, вдоль заплота. И опять пополам перегнулся. Забоялась я: что-то с мужиком неладное. Кричу шепотом: "Ты чего мечешься-то? Весь двор поистыкал. " А он только выставил пятерню в мою сторону и пропрыгал мимо. Тут я не на шутку охолодала, опять спрашиваю: "Не схватило ли чего? Может, съел нехорошее?" А он как озернется, как сверкнет глазами: "Эт, пристала! "Шагомер" пробую!" - "Я-то чем мешаю так-то шумишь на меня?" "Он, - говорит, - должен звук подать, а ты со своими вопросами. "
К концу этой суматошной недели Кольша уже знал, сколько шагов в посадской улице, сколь до магазина в Верхних Кутырках, а также до тамошней почты, где Кольша сторожевал последние годы. И вот что занятно: почитай, каждый день туда хаживал, а до сих пор, пока не измерил, не знал, что до почтового порога ровно 3618 шагов! Пошел обратно - и опять почти столько же! Ну не тюк в тюк, шагов на шесть больше, ну так это он лужу с другой стороны обошел, вот и набежало.
Хуторские ребятишки, а следом и кутыринские, а еще понаехавшие на каникулы из разных мест быстро пронюхали про диковинную считалку. Кольшу наперебой просили измерить им и то, и это, и он, не чинясь, исполнял все ихние заказы, ну, скажем, сколько будет до моста через Егозку или "от этого дерева до вот того", и наука о местном землеустройстве пополнялась все новыми открытиями. А чтобы эти усердно добытые сведения не перепутались, Кольша тут же заносил их столбцами прямо на свою березовую опору специальным химическим карандашиком, который, если послюнить, писал въедливо, насовсем.
Утром увидел женщину со счастливой родинкой-серьгой на левом ухе и с такими печальными-печальными глазами, что даже не по себе стало. И, словно извиняясь за свое радужное состояние, пока мы шли друг другу навстречу, мысленно нашептывал ей добрые пожелания на день…
День выдался не из легких, и вскоре радужность моя осыпалась шершавой окалиной усталости. Утра как и не бывало! И не столько работа-забота примаяла, сколько — кто-то что-то кому-то сказал… кто-то что-то не так понял… и еще кому-то не то передал… Вредный цех, да и только! Злой, испорченный телефон.
Вечером, усталый и отрешенный, возвращался в трамвае домой, и внимание мое привлекло лицо молодой женщины, одаренное неудержимой радостью. Женщина что то возбужденно говорила своей спутнице, и в каждом жесте ее рук, в каждом повороте головы, в каждом взгляде жила, билась эта неудержимость счастливого человека.
Лицо показалось знакомым, и я долго и безуспешно пытался вспомнить — где и когда я мог встречать эту женщину, пока она наконец не повернулась ко мне левой щекой и я не увидел на мочке уха редкую родинку-серьгу…
Да это ж утренняя печалица! Вон как преобразила ее моя белая магия…
Утро вернулось чужой радостью, и отступила усталость…
ТОМАТНЫЙ СОКМарьино. Столовая. Командировочный обед. Буфетчица Аня с грустным отсутствующим взглядом нехотя отвечает что-то бодренькому милиционеру, машинально выдает нам талоны и, переспросив «что еще», наливает три стакана томатного сока.
Усаживаемся за столик, буднично принимаем свое первое-второе… А она тихо присела за стеклянной витриной и замерла над книгой…
Вот и разгадка милой печали.
Долго-долго пью свой стакан томатного сока и неотрывно гляжу на ее отрешенное, с подрагивающими ресницами лицо.
Уходя, заглянул в книгу — знакомый том Стефана Цвейга в сиреневой обложке.
— «Двадцать четыре часа из жизни женщины»? — спросил наугад.
— Да-а, — не сразу откликнулась девушка. И впервые посмотрела на меня внимательно и участливо, словно я разделил ее радость-печаль…
С той поры, когда случается пить томатный сок, я пью его медленно-медленно, вызывая в памяти светлое ощущение доверительного взгляда…
Днем в потоке, бегущем к Снежице, встретил восторженный бурун. Он упругим родничком вырывался из ледяного поддонья ручья, играючи раздваивал верхние слои воды…
— Скорей сюда! — крикнул я спутнице. — Смотри, какое чудище!
Она мельком уронила взгляд на мое чудище и прошла мимо…
— Что, не нравится? — изумился я.
— Нет. Слишком велико было твое восхищение. Пошли, опоздать можем.
И никуда мы, конечно, не опоздали. Еще добрых полчаса ждали других. Весь день работалось на скорую руку: душа маялась потерей — недосмотрел, недослушал, недоговорил…
С рассветом прибежал в лес, да поздно. Ручей ослаб и вяло шел поддоньем. И теперь на месте играющего силой потока — лишь легкие кружевные завихрения воды…
ГРАММАТИКА ЖИЗНИГоды лежало семя недвижимой точкой Жизни, тая в себе и начало ее, и конец… Но пришел срок — и силы земные подобрали к нему ключи, отворили темницу.
Проросло семя в «запятую жизни», как «продолжение следует»…
Проросло, оперлись корешком о почву, пробудившую его, и пустило росток вверх — к свету… Трудно и упрямо одолевал он этот путь, выгорбившись вопросительным знаком, — «быть или не быть»?
И пробился, выплеснулся к солнцу восклицанием всхода — быть!
А потом вновь рассыпалось великое многоточие торжества нескончаемой жизни.
ТОННЕЛЬ И НАСЫПЬПоперек дороги в лес лежала железнодорожная насыпь с тоннелем. В детстве, бывало, все приступом брали ее — наперегонки вверх по крутому сыпучему склону — кто первый?! Тогда он не очень-то мог похвастать удачливостью своей — были сверстники половчее. И всякий раз там, наверху, сердце заходилось от напряженного бега и досады поражения…
С годами, время от времени проходя здесь, он на одном дыхании, играючи одолевал насыпь и с доброй улыбкой оглядывался на детство, чуть сожалея, что нет рядом когдатошних победителей.
Но однажды поймал себя на том, что направляется к тоннелю… «А чего зря силы тратить», — поддакнул усталости неведомый ранее внутренний голос, отчего сразу сделалось не по себе, и он поспешно свернул в сторону и стал карабкаться по насыпи. Несколько раз тревожная мысль о сердце суматошно нагоняла его, но он не остановился, чтобы перевести дыхание, и разогнулся лишь наверху, как в детстве, рукой коснувшись первого рельса, и крикнул победное: «Есть!» — словно разом отыграл все былые поражения…
— Ладно, — согласился Пестряков Валерий. — Но смотри, Лизка, если моя сказка твою победит, чтоб без обиды. Я тебя знаю. Начинай первая.
Девочка Лиза, вздыхая на разные лады и поджимая губы в нужных местах, рассказала сказку следующего содержания:
Сказка про солнечного зайчикаОднажды вечером, когда солнце садилось и уже остался гореть над землёй только самый краешек, оторвался от него солнечный зайчик — не захотел возвращаться домой.
Решил солнечный зайчик: «Поживу-ка я на земле. Побуду в этом красивом доме, вот как в нём чисто и всё в цветах». Прилепился солнечный зайчик на занавеску и сидит себе. Солнце совсем скрылось за лесом. Солнечный зайчик с занавески на люстру перепрыгнул. С люстры на вазу — развлекается один.
В этой комнате девочка была больная, с температурой.
«Ночь уже, а солнечный зайчик всё скачет, как странно», — удивилась девочка, лёжа в постели.
Девочка смотрела, смотрела на солнечного зайчика и уснула. И зайчику стало скучно. Вдруг стало ему холодно. Он на печку прилепился, а печка летом не топленная. На букет прыгнул — цветы тоже холодные, третьего дня срезанные. Скакал солнечный зайчик, скакал — сила у него уже на исходе. На потолок прыгнул. Подумал: «Может, с потолка солнышко увижу», — да не удержался на потолке и упал. Прямо девочке на щёку. А девочка ведь больная была, жар у неё был высокий. Согрелся солнечный зайчик на девочкиной щеке и уснул.
Утром солнышко встало. Озабоченное очень. Думает солнышко: «Наверно, пропал озорной солнечный зайчик, остыл и помер». Глядь, а он вот где, на щеке у больной девочки. Бросились к солнечному зайчику быстрые солнечные лучи. Подхватили его, подбросили, шевелят-теребят. Нашёлся! Как выжил?
А девочка повернулась на другой бок, вздохнула сладко и проснулась здоровая.
Ты свою расскажи— Ерундовая сказка, — сказал Пестряков Валерий. — Ты зачем больную девочку сочинила?
— Для переживания. Ясно же… — Девочка Лиза тихонько всхлипнула.
— И не хлюпай. Тебе бы только похлюпать.
Девочка Лиза сделала губы шнурочком.
— Ты свою расскажи. Посмотрим, какая будет твоя.
— Я ещё не придумал до конца.
— Ну и не критикуй. Гораздо легче чужую сказку разругать, чем свою придумать.
— Ну, Лизка, если ты так вопрос ставишь… — Пестряков Валерий залез на самое верхнее бревно, откашлялся суровым кашлем, руку вперёд вынес и рассказал сказку следующего содержания:
Сказка про королейЧетыре чёрных короля сказали хором: «Раз!»
Четыре чёрных короля сказали хором: «Два!»
Четыре чёрных короля сказали хором: «Три!»
Бум! Бац! Трах! Бах! Вперёд! Ура-а. Коли!
Четыре чёрных короля все разом померли.
Чего молчишь?— Хорошая сказка… Таинственная, — прошептал Гришка.
Девочка Лиза к нему повернулась.
— А ты помолчи. Как ты здесь очутился. Это не сказка вовсе, а пустое Валеркино бахвальство. Ты, что ли, королей победил? — спросила она у Пестрякова Валерия. — Увидел бы короля, небось дал бы дёру.
— Плохо ты меня знаешь, — возразил Пестряков Валерий. — Во-первых, моя сказка со смыслом. А во-вторых, пусть теперь Гришка рассказывает. Может, у него лучше всех получится.
— Ну-ну… — произнесла девочка Лиза добреньким голосом, не ожидая от чужих сказок ничего путного. — Рассказывай, Гришка.
Гришка задумался. Собрал все наличные мысли в центр головы — ничего сказочного, одна быль. Гришка вопрос себе задал случайный: «Куда уходят трамваи, когда свернут за угол?»
Представил трамвай посреди сосновой поляны. Внутрь вагонов залетают шмели и пчёлы, запрыгивают кузнечики и лягушата. А на месте водителя в солнечном тепле спит трёхцветная кошка Семирамида…
Девочка Лиза спросила нетерпеливо:
— Я не молчу. У меня быль придумывается.
— Тогда и не сиди с нами, — сказала девочка Лиза. Но Пестряков Валерий её пресёк:
— А ты не командуй. Он младше, нужно ему срок дать больше. До завтрашнего утра.
Жили, живут и будутГришка по деревне грустно шагал, думал, как сочинить сказку. «Наверно, я совсем бестолковый. Неспособный, наверно. Ох, тяжело…»
От таких размышлений Гришку отвлекли овцы. Принялся Гришка помогать некоторым нерасторопным хозяевам загонять по дворам овец, которые идти домой не желают, всякий раз упираются и норовят убежать.
Потом помог выгружать хлеб из автофургона в магазин. Хлеб был чудесного аромата.
Потом послушал музыку из транзистора, который стоял на коленях у девушки Тани, и сказал:
— Мне нужно к завтрашнему дню сказку придумать про жили-были.
Девушка Таня глянула на него, словно он дым, который глаза щиплет, помигала и вздохнула.
— Закат нынче такой неяркий, ничего замечательного на завтрашний день не сулит.
Гришка с Таней мысленно не согласился — закат, по его мнению, был золотой. И ещё он подумал: «Зачем жили-были? Нужно сказку так начинать: „Жили, живут и будут…“»
Потому что не сахарДядя Федя и дядя Павел сидели в большой комнате, пили чай из самовара.
— Григорий, — сказал дядя Федя. — Садись немедленно пить чай индийский. Пашка из Индии привёз — наивысший сорт. Но сиди тихо, не встревай в наши воспоминания.
Гришка налил себе чаю. Принялся было сказку придумывать такую: чай индийский на дяди Федином огороде самостоятельно произрастает в виде пальмы. Листья у пальмы разные: одни чайные, другие из серебряной бумаги, чтобы в неё чай индийский заворачивать.
Но дядя Федя и дядя Павел так громко грустили, смеялись и пели и так часто повторяли со вздохом: «Эх, Васька, Васька…» — что сказка дальше пальмы не продвигалась. Правда, придумался полосатый кот Васька, который сидел на пальме, пел песню «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…» и мастерил себе из серебряной бумаги крылья для полёта.
Чтобы не мешать взрослым, Гришка отнёс свой стакан на кухню. Бросил в него кусок сахара-рафинада, ложечкой поболтал. Сахар развалился на большие куски, потом распался на мелкие крошки, потом и вовсе растаял, пустив по воде как бы прозрачный дым. Гришка ещё положил. Другой кусок тоже растаял.
«Интересно, — подумал Гришка. — Сахар тает, потому что не крепкий. А если поболтать в стакане гайку?»
«Какую гайку?» — спросилось в его голове.
Гайка лежала возле сахарницы. Небольшая, железная, совсем новая.
Гришка бросил её в стакан.
Крутится гайка, в стеклянные стенки тюкает, но не тает.
«Наверно, я недолго кручу, — думает Гришка. — Гайка крепкая, не сахар. Нужно её крутить подольше».
Гришка сел поудобнее, вздохнул несколько раз поглубже, чтобы сон прогнать, и принялся без устали крутить ложкой в стакане. Сам думает: «Может быть, сочинить сказку про девочку Лизу? Собирает Лиза по утрам росу с одуванчиков, потому у неё такие волосы лёгкие. Уж это, наверное, сказка…»
— Крутишь? — услышал Гришка вопрос с подковыркой.
— Кручу. — Гришка поднял глаза от стакана и увидел: стоит возле печки гражданин с чемоданом, то ли усталый очень, то ли больной. Щёки выбриты наспех — в глубоких морщинах будто пепел скопился. Волос у гражданина на голове мало, но не то чтобы лысый.
— Не признал? — спросил гражданин. И сам ответил печально: — Не признал… Раньше я на них смахивал, на Пашку и на Федьку.
— Точно, — сказал Гришка, раскрыл глаза до ломоты в висках, чтобы сон прогнать окончательно. — Есть отдалённое сходство. А вот дядя Павел и дядя Федя очень похожи.
— Именно, — кивнул гражданин. — Они же товарищи — не разлей вода. Они отчего похожи? От сходства мыслей и интересов, а также от верной дружбы.
— А вы? — спросил Гришка.
— Я дядя Вася. Ихний бывший приятель. — Дядя Вася поставил чемодан на пол, поёжился и погрел руки, подув на них, словно на дворе дождь и холод, а не тёплый летний вечер.
— Что с вами? — спросил Гришка. — Болеете? — Это он вслух спросил, а про себя подумал: «Может быть, сочинить сказку, в которой Пестряков Валерий победит все болезни…»
Стихи - Утро
Снова солнце набирает в небе силу.Альпинистом лезет смело в высоту.
Просыпайтесь, люди! - утро наступило
Властною ногой на темноту!
Просыпайтесь, отрывайтесь от кроватей,
Умывайтесь родниковою водой,
Свои форточки и окна открывайте
В мир весёлый, суматошный, молодой.
Звонкой мелочью в трамваях забренчите,
Заспешите на заводы и в поля.
Эту заспанную Землю покачните, -
Пусть быстрей она вращается, Земля!
Снова радость растекается по жилам.
Нет усталости вчерашней, нет оков.
На. Автор: april460408
Осама Дадзай: другие книги автора
Кто написал ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ: краткое содержание, описание и аннотация
Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.
Дадзай Осаму, пожалуй, одна из самых трагических фигур в японской литературе XX века. Его трудно отнести к определённому литературному направлению. Многие называют его классиком «романа о себе» («ватакуси-еёсэцу»), другие говорят о близости к романтизму, но при том, что и то и другое, несомненно, присутствует в его творчестве, прозу Дадзая Осаму трудно вместить в узкие рамки одного жанра.Евгений Носов - Алюминиевое солнце краткое содержание
Стихи - Сумерки
Вечер распахнулся веером сиреневым,
сумерки навеяв на Москву осеннюю.
Суматошный город тихо засыпает:
улицы пустеют, звуки замирают.
Шепчутся чуть слышно на деревьях листья.
Им бы поскорее с сумерками слиться,
чтоб от глаз нескромных, городских укрыться,
чтобы до рассвета чутким сном забыться
и не слышать визга тормозов машинных,
выкриков клаксонов бешеных, звериных,
топота прохожих, грохота трамваев…
Листья засыпают, листья опадают.
Автор: alex59Стихи - Зима и вечер.
В печи трещит смолой полено,
Огня танцует язычок.
Кровь молотком в набухших венах,
Стучит пульсируя, в висок.
В щель, меж кружками печи, блики,
Багрово-алые огня.
В трубе взвыл ветер зверем диким,
Но не пугает он меня.
Устал, день выпал суматошный,
Провёл его весь на ногах.
И всё бегом, как заполошный,
В заботах-хлопотах, в делах.
И любо мне теперь у печки,
Курить и вечер коротать.
И в поддувало зев колечком,
К нему склонившись, дым пускать.
Мурлычет ласково сквозь дрёму.
Автор: markowzewКакие стихи вы предпочитаете?
Стихи - повествования Патриотические Голосовать Результаты Выберите свой вариант ответа.После этого появится результат.
Стихи - Все говорят, - мечта поэта
Все говорят, - мечта поэта.
Как часто в жизни суматошной
Все говорят: - мечта поэта.
От этих слов мне, право тошно,
Подчас икаю я, при этом.
С созвездием на этикетке
Коньяк - "Мечта поэта",
Слова придуренной эстетки,
Ночное небо, час рассвета.
Да, много ли, еще чего.
И есть вопрос, но нет ответа,
До сей поры ни одного.
Так в чем же суть мечты поэта?
Подумал я, на руку опустив висок,
Затылок, почесав другой при этом.
Зачем писать? Навар то - невысок.
Писать стихи в надежде.
Читайте также:
- Американский бульдог - описание и стандарт породы, характер, черный и белый, чем кормить, отзывы владельцев
- Первомайская мясо-яичная порода кур: особенности разведения и кормления, основные характеристики
- Можно ли давать ежам молоко, причины почему нельзя
- Ящура в «Домике в деревне» не было
- Белый доберман: стоит ли гнаться за экзотикой?